Неточные совпадения
Он впервые живо представил себе ее
личную жизнь, ее
мысли, ее желания, и
мысль, что у нее может и должна быть своя особенная жизнь, показалась ему так страшна, что он поспешил отогнать ее.
Константин молчал. Он чувствовал, что он разбит со всех сторон, но он чувствовал вместе о тем, что то, что он хотел сказать, было не понято его братом. Он не знал только, почему это было не понято: потому ли, что он не умел сказать ясно то, что хотел, потому ли, что брат не хотел, или потому, что не мог его понять. Но он не стал углубляться в эти
мысли и, не возражая брату, задумался о совершенно другом,
личном своем деле.
Левин часто любовался на эту жизнь, часто испытывал чувство зависти к людям, живущим этою жизнью, но нынче в первый paз, в особенности под впечатлением того, что он видел в отношениях Ивана Парменова к его молодой жене, Левину в первый раз ясно пришла
мысль о том, что от него зависит переменить ту столь тягостную, праздную, искусственную и
личную жизнь, которою он жил, на эту трудовую, чистую и общую прелестную жизнь.
— Да, но в таком случае, если вы позволите сказать свою
мысль… Картина ваша так хороша, что мое замечание не может повредить ей, и потом это мое
личное мнение. У вас это другое. Самый мотив другой. Но возьмем хоть Иванова. Я полагаю, что если Христос сведен на степень исторического лица, то лучше было бы Иванову и избрать другую историческую тему, свежую, нетронутую.
Беру тебя еще раз на
личную свою ответственность, — так и сказали, — помни, дескать, ступай!» Облобызал я прах ног его, мысленно, ибо взаправду не дозволили бы, бывши сановником и человеком новых государственных и образованных
мыслей; воротился домой, и как объявил, что на службу опять зачислен и жалование получаю, господи, что тогда было…
По моему же
личному взгляду, если хотите, даже нечто и сделано: распространены новые, полезные
мысли, распространены некоторые новые, полезные сочинения, вместо прежних мечтательных и романических; литература принимает более зрелый оттенок; искоренено и осмеяно много вредных предубеждений…
Он знал, что его
личный, житейский опыт формируется чужими словами, когда он был моложе, это обижало, тревожило его, но постепенно он привык не обращать внимания на это насилие слов, которые — казалось ему — опошляют подлинные его
мысли, мешают им явиться в отличных формах, в оригинальной силе, своеобразном блеске.
Эти
мысли вызывали у Самгина все более жуткое сознание бессилия государственной власти и тягостное ощущение
личной беззащитности.
Они поселились в тихом уголке, на морском берегу. Скромен и невелик был их дом. Внутреннее устройство его имело так же свой стиль, как наружная архитектура, как все убранство носило печать
мысли и
личного вкуса хозяев. Много сами они привезли с собой всякого добра, много присылали им из России и из-за границы тюков, чемоданов, возов.
Напротив, меня вдруг кольнула другая
мысль: в досаде и в некотором унынии спускаясь с лестницы от Татьяны Павловны, я вспомнил бедного князя, простиравшего ко мне давеча руки, — и я вдруг больно укорил себя за то, что я его бросил, может быть, даже из
личной досады.
— Как вам сказать: и верю и не верю… Пустяки в нашей жизни играют слишком большую роль, и против них иногда мы решительно бессильны. Они опутывают нас по рукам и по ногам, приносят массу самых тяжелых огорчений и служат неиссякаемым источником других пустяков и мелочей. Вы сравните: самый страшный враг — тот, который подавляет нас не единичной силой, а количеством. В тайге охотник бьет медведей десятками, — и часто делается жертвой комаров. Я не отстаиваю моей
мысли, я только высказываю мое
личное мнение.
Наша консервативная
мысль была еще родовой
мыслью, в ней не было самосознания
личного духа.
Но это самосознание
личного духа мало чувствовалось и в нашей прогрессивной
мысли.
— Благодарю вас. Теперь мое
личное дело разрешено. Вернемся к первому, общему вопросу. Мы начали с того, что человек действует по необходимости, его действия определяются влияниями, под которыми происходят; более сильные влияния берут верх над другими; тут мы и оставили рассуждение, что когда поступок имеет житейскую важность, эти побуждения называются выгодами, игра их в человеке — соображением выгод, что поэтому человек всегда действует по расчету выгод. Так я передаю связь
мыслей?
Что же коснулось этих людей, чье дыхание пересоздало их? Ни
мысли, ни заботы о своем общественном положении, о своей
личной выгоде, об обеспечении; вся жизнь, все усилия устремлены к общему без всяких
личных выгод; одни забывают свое богатство, другие — свою бедность и идут, не останавливаясь, к разрешению теоретических вопросов. Интерес истины, интерес науки, интерес искусства, humanitas [гуманизм (лат.).] — поглощает все.
Я пытался своим вторжением свести споры к последним, конечным вопросам, я не мог
мыслить иначе, но это не определяло течение
мысли собраний, это оставалось моей
личной особенностью.
Я называю экзистенциальным философом того, у кого
мысль означает тождество
личной судьбы и мировой судьбы.
Ни
мысли, ни заботы о своем общественном положении, о своей
личной выгоде, об обеспечении; вся жизнь, все усилия устремлены к общему без всяких
личных выгод; одни забывают свое богатство, другие свою бедность — идут, не останавливаясь, к разрешению теоретических вопросов.
Отсюда, наконец, вытекали инстинктивные потуги детской
мысли, отражавшиеся на лице болезненным вопросом. Эти наследственные, но не тронутые в
личной жизни «возможности» световых представлений вставали, точно призраки, в детской головке, бесформенные, неясные и темные, вызывая мучительные и смутные усилия.
Ведь у них самих отняли все, что они имели, свою волю и свою
мысль; как же им рассуждать о том, что честно и что бесчестно? как не захотеть надуть другого для своей
личной выгоды?
Надо заглушить в себе все симпатичные чувства, притупить свою
мысль, кроме того, — связать себя на несколько лет по рукам и ногам, и при всем этом уметь — и пожертвовать при случае своим самолюбием и
личными выгодами, и тонко обделать дельце, и ловкое коленце выкинуть…
Кажется, чего бы лучше: воспитана девушка «в страхе да в добродетели», по словам Русакова, дурных книг не читала, людей почти вовсе не видела, выход имела только в церковь божию, вольнодумных
мыслей о непочтении к старшим и о правах сердца не могла ниоткуда набраться, от претензий на
личную самостоятельность была далека, как от
мысли — поступить в военную службу…
Теперь скажу тебе самую интимную
мысль: я упорно убежден, что она это из
личного мщения ко мне, помнишь, за прежнее, хотя я никогда и ни в чем пред нею виноват не был.
— Договаривайте, князь, — особенно плавно протянул он, — договаривайте. Я снисходителен, говорите все: признайтесь, что вам смешна даже
мысль видеть пред собой человека в настоящем его унижении и… бесполезности, и в то же время слышать, что этот человек был
личным свидетелем… великих событий. Он ничего еще не успел вам… насплетничать?
По моему
личному мнению, защитник, заявляя такую странную
мысль, был в полнейшем убеждении, что он говорит самую либеральную, самую гуманную и прогрессивную вещь, какую только можно сказать в наше время.
Женщины и самый Прорвич удивительно обрадовались
мысли, выраженной Белоярцевым насчет Райнера, и пристали к Лизе, чтобы она немедленно же уговорила его переходить в Дом. Просьба эта отвечала
личным желаниям Лизы, и она на нее дала свое согласие.
Хотя мы оба путешествовали по делам, от которых зависел только наш
личный интерес, но в то же время нас ни на минуту не покидала
мысль, что, кроме
личных интересов, у нашей жизни есть еще высшая цель, известная под названием"украшения столбцов".
— Позволь, душа моя! Я понимаю твою
мысль: если все захотят иметь беспрепятственный вход к Бергу, то понятно, что твои
личные желания в этом смысле уже не найдут такого полного удовлетворения, какое они находят теперь. Но, признаюсь, меня страшит одно: а что, если они, то есть печенеги… тоже начнут вдруг настаивать?
«Вот их сто человек в нашей роте. И каждый из них — человек с
мыслями, с чувствами, со своим особенным характером, с житейским опытом, с
личными привязанностями и антипатиями. Знаю ли я что-нибудь о них? Нет — ничего, кроме их физиономий. Вот они с правого фланга: Солтыс, Рябошапка, Веденеев, Егоров, Яшишин… Серые, однообразные лица. Что я сделал, чтобы прикоснуться душой к их душам, своим Я к ихнему Я? — Ничего».
Гнетомый этими
мыслями, Имярек ближе и ближе всматривался в свое
личное прошлое и спрашивал себя: что такое «друг» и «дружба» (этот вопрос занимал его очень живо — и как элемент общежития, и в особенности потому, что он слишком близко был связан с его настоящим одиночеством)? Что такое представляет его собственная,
личная жизнь? в чем состояли идеалы, которыми он руководился в прошлом? и т. д.
Он слишком отяжелел, чтоб не пугаться при одной
мысли о
личном самоотвержении, и слишком удовлетворен, чтоб нуждаться в расширении горизонтов.
Крестьянин представлял для него, так сказать, излюбленное занятие, которое не давало заглохнуть его
мысли и в то же время определяло его
личное значение на лестнице общественной иерархии.
Его страшила не столько безурядица, сколько
мысль о необходимости
личного вмешательства в обстановку жизни.
Во всем крылся великий и опасный сарказм, зародивший тревогу. Я ждал, что Гез сохранит в распутстве своем по крайней мере возможную элегантность, — так я думал по некоторым его
личным чертам; но поведение Геза заставило ожидать худших вещей, а потому я утвердился в намерении совершенно уединиться. Сильнее всего мучила меня
мысль, что, выходя на палубу днем, я рисковал, против воли, быть втянутым в удалую компанию. Мне оставались — раннее, еще дремотное утро и глухая ночь.
Как выразители общей физиономии жизни, эти люди неоцененны, и человек, желающий уяснить себе эту физиономию, должен обращать взоры вовсе не на тех всуе труждающихся, которые идут напролом, и не на тех ловких людей, которые из жизни делают сложную каверзу, с тем, чтобы, в видах
личных интересов, запутывать и распутывать ее узлы, а именно на тех"стадных"людей, которые своими массами гнетут всякое самостоятельное проявление человеческой
мысли.
— Не сам ли он создал свое могущество? какая слава, если б он избрал другое поприще, если б то, что сделал для своей
личной мести, если б это терпение, геройское терпение, эту скорость
мысли, эту решительность обратил в пользу какого-нибудь народа, угнетенного чуждым завоевателем… какая слава! если б, например, он родился в Греции, когда турки угнетали потомков Леонида… а теперь?.. имея в виду одну цель — смерть трех человек, из коих один только виновен, теперь он со всем своим гением должен потонуть в пучине неизвестности… ужели он родился только для их казни!.. разобрав эти
мысли, он так мал сделался в собственных глазах, что готов был бы в один миг уничтожить плоды многих лет; и презрение к самому себе, горькое презрение обвилось как змея вокруг его сердца и вокруг вселенной, потому что для Вадима всё заключалось в его сердце!
Правда, в моей голове иногда мелькала
мысль, что это вывод лукавый и постыдный, что, следуя Грановскому и Белинскому, его надлежало бы как раз выворотить наизнанку, то есть сказать: ежели мое
личное процветание не поставлено в зависимость от процветания отечества, то я сам, по совести, обязан устроить эту зависимость; но я как-то ухитрялся обходить эту назойливую
мысль и предпочитал оставаться при первоначальной редакции.
Объяснение этой тоски, я полагаю, заключается в том, что у культурного русского человека бывают дела
личные, но нет дел общих.
Личные дела вообще несложны и решаются быстро, без особых головоломных дум; затем впереди остается громадный досуг, который решительно нечем наполнить. Отсюда — скука, незнание куда преклонить голову, чем занять праздную
мысль, куда избыть праздную жизнь. Когда перед глазами постоянно мелькает пустое пространство, то делается понятным даже отчаяние.
Эта примета уже
личная и служит только новым доказательством, как сильно влияние
мысли на телесные наши действия.
Иногда в рассуждениях авторов попадаются довольно странные
мысли, обличающие еще не совершенно просветленный взгляд или отречение от своих
личных убеждений по каким-нибудь житейским расчетам.
Словом сказать, это был порядок, до такой степени установившийся и прочный, что при виде его даже самому лютому, рьяному воеводе не могла прийти в голову
мысль о каких-либо увенчательных злодействах, да еще «под
личною вашего степенства ответственностью».
Эта жажда власти и
личных успехов и эти постоянные
мысли все в одном направлении расхолаживают людей, и Ариадна была холодна: и ко мне, и к природе, и к музыке.
Он не думает ставить свое
личное благо в противоположность с этой целью; подобная
мысль, столь естественная в русском ученом дворянине Берсеневе, не может даже в голову прийти простому болгару.
Самое печальное [и гибельное] искажение
мысли простолюдина состоит в том, что он теряет ясное сознание [своих человеческих прав,] своей
личной самобытности и непринадлежности никому другому.
Святость не в лесах, не на небе, не на земле, не в священных реках. Очисти себя, и ты увидишь его. Преврати твое тело в храм, откинь дурные
мысли и созерцай бога внутренним оком. Когда мы познаем его, мы познаем себя. Без
личного опыта одно писание не уничтожит наших страхов, — так же как темнота не разгоняется написанным огнем. Какая бы ни была твоя вера и твои молитвы, пока в тебе нет правды, ты не постигнешь пути блага. Тот, кто познает истину, тот родится снова.
«Может ли автор сказать, — писал этот некто, — что
мысль, изложенная им в своем сочинении, есть его
личная собственность?
— В настоящее время, — продолжал меж тем оратор-советник, — когда Россия, в виду изумленной Европы, столь быстро стремится по пути прогресса, общественного развития и всестороннего гражданского преуспеяния, по пути равенства
личных прав и как индивидуальной, так и социальной свободы; когда каждый из нас, милостивые государи, чувствует себя живым атомом этого громадного тела, этой великой машины прогресса и цивилизации, — что необходимо… я хочу сказать — неизбежно должно соединять нас здесь, за этой дружественной трапезой, в одну братскую, любящуюся семью, — какое чувство, какая
мысль должны руководить нами?
«Как ψιλή άνευ χαρακτήρας δπαρξις, Бог не может быть
мыслим ни безусловным благом и любовью, ни абсолютной красотою, ни совершеннейшим разумом; по своему существу Бог выше всех этих атрибутов
личного бытия, — лучше, чем само благо и любовь, совершеннее, чем сама добродетель, прекраснее, чем сама красота; его нельзя назвать и разумом в собственном смысле, ибо он выше всякой разумной природы (οίμείνων ή λογική φύσις); он не есть даже и монада в строгом смысле, но чище, чем сама монада, и проще, чем сама простота [Legat, ad Cajum Fr. 992, с: «το πρώτον αγαθόν (ό θεός) καί καλόν και εύδαίμονα και μακάριον, ει δη τάληθές ειπείν, το κρεϊττον μεν αγαθού, κάλλιον δε καλού και μακαρίου μεν μακαριώτερον. ευδαιμονίας δε αυτής εΰδαιονέστερον» (Высшее благо — Бог — и прекрасно, и счастливо, и блаженно, если же сказать правду, то оно лучше блага, прекраснее красоты и блаженнее блаженства, счастливее самого счастья). De m. op. Pf. l, 6: «κρείττων (ό θεός) ή αυτό τάγαθόν και αυτό το καλόν, κρείττων τε και ή αρετή, και κρεϊττον ή επιστήμη».
«Что такое любовь? Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Любовь есть бог, и умереть — значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику.
Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только
мысли. Чего-то недоставало в них, что-то было односторонне-личное, умственное, — не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул».
Герои Достоевского не «новые люди». Мы видели,
мысль о смерти пробуждает в них тяжелый, мистический ужас; они не могут без содрогания думать «об этом мраке». Если нет
личного бессмертия, то жизнь человека превращается в непрерывное, сосредоточенное ожидание смертной казни.